ПУТЬ САМУРАЯ

Было четырнадцать их,
областей, роду Тайра покорных.
Было сто тысяч бойцов
в самурайских дружинах отборных…
«Повесть о доме Тайра» (XIII в.)

До недавнего времени о самураях на Западе судили прежде всего по японским историческим кинобоевикам тямбара да по рекламным брошюрам наподобие «Буси-до» Нитобэ Инадзо — тенденциозной работы 1899 г., ставшей знаменем воинствующего национализма. Лишь в последние годы появилось несколько серьезных трудов, прояснивших представление о самураях. Это «Классические будзюцу» Д. Дрэгера, «Воинские искусства или дух будо» М. Рандома, «Самураи» А. Б. Спеваковского. Отсылая читателей к специальным исследованиям за дополнительной исторической информацией, остановимся лишь на некоторых аспектах, связанных с культом воинских искусств, и прежде всего с искусством рукопашного боя — кэмпо.
Идеальный самурай на протяжении всех тринадцати веков становления, развития и упадка этого воинского сословия должен был служить воплощением канонических конфуцианских добродетелей, наделенным, однако, силой и свирепостью нио, «стражей ворот» в буддийской храмовой скульптуре. Взращенные в среде пантеистических синтоистских обрядов и празднеств, впитавшие с молоком матери конфуцианские догмы, прошедшие суровую школу дзэнского психофизического тренинга, самураи уже в отрочестве становились «рыцарями без страха и упрека», готовыми «идти на горы мечей» и сложить голову на поле брани. Жизнь и смерть самурая были подчинены единственному непререкаемому закону — закону чести (гири). Перед ним отступали на задний план любовь и ненависть, нежность и сожаление, страх и восторг — все те естественные человеческие чувства (ниндзё), которые испокон веков привлекали писателей мира. Идеальный самурай должен был стать и порой действительно становился сверхчеловеком в ницшеанском понимании этого слова. Душой его был меч, профессией — война, постоянным занятием — воинские искусства, а нередко также изящная словесность и живопись. Философия входила в его плоть и кровь под сводами дзэнских храмов и синтоистских святилищ в долгие часы медитации и упражнений с оружием. Физическое совершенство, моральная чистота, возвышенность помыслов — таким представлял себе простолюдин настоящего самурая, о таком самурае слагали песни, легенды, героические рассказы. «Меж цветов красуется сакура, меж людей — самураи»,— гласила пословица.
Самурайство зародилось в VIII в. на востоке и северо-востоке Японии. Его основу составили беглые крестьяне и вольные отходники, искавшие земли и воли на тревожной границе с айнами. Подобно донским и запорожским казакам, они проводили жизнь в непрестанных походах и стычках с мятежными аборигенами, верой и правдой защищая государственные границы. Лишь в X— XII вв. в процессе незатихавших феодальных междоусобиц окончательно оформились владетельная самурайские роды, предводительствовавшие могучими дружинами, которые лишь номинально числились на императорской службе. К тому времени сложились и устои неписаного морального кодекса самурая «Путь лука и скакуна» («Кюба-но мити»), позже превратившегося в грозный свод заповедей «Путь самурая» — Буси-до (где буси представляет собой китаизированный вариант слова «самурай»).

Величайшим испытанием принципов самурайской морали стала затяжная война между кланами Тайра и Миyамото, закончившаяся в XII в. поголовным истреблением большинства рыцарей дома Тайра. В преданиях об этой войне мы находим бесчисленные примеры верности вассальному долгу и бескорыстного самопожертвования, беззаветного мужества и военной хитрости наряду с примерами жестокости, коварства и беззастенчивого лицемерия. Все вместе взятое позволяет судить о некоторых типичных чертах японского национального характера в его феодальной ипостаси. Не случайно сюжеты из истории падения дома Тайра легли в основу сотен, а может быть, и тысяч произведений, услаждая воображение читателя и зрителя на протяжении почти пяти столетий.
В гражданской войне XII в. вызревали предпосылки, необходимые для установления сёгуната — правления самурайского сословия с верховным военачальником (сегуном) во главе. Разгромив Тайра и оставив лишь для проформы императорский двор в Киото, Минамото Еритомо перенес свою резиденцию в город Камакура, ставший подлинной столицей страны. Еритомо, талантливый политик и блестящий полководец, отличавшийся незаурядной личной храбростью, впервые сумел объединить под своим знаменем разрозненные дружины самурайских кланов. Усмирив одних, подкупив других и снискав бескорыстную преданность третьих, он самовластно назначал и снимал государственных чиновников, раздавал ленные владения, выплачивал содержание дружинникам в рисовых пайках и даже контролировал заключение брачных союзов. От своих вассалов сёгун требовал прежде всего верности и соблюдения закона чести. Трусость и предательство, а также заносчивость карались смертью, стойкость в бою, усердие и скромность в личной жизни щедро вознаграждались. Так, жертвой своей гордыни пал Тайра Хироцунэ, один из самых могущественных ленников Еритомо. Как-то раз он отказался сойти с коня в присутствии сегуна, затем посмел противоречить властителю Камакуры — и поплатился головой. Железной рукой укрепляя свое правление, Еритомо не пощадил даже сводного брата, Есицунэ, отважного полководца и первого рыцаря дома Минамото. Заподозренный в измене Есицунэ в сопровождении великана-слуги Бэнкэя вынужден был бежать от преследования и в конце концов погиб, оставив после себя героический эпос, многочисленные романтические легенды и предания.

Воинская доблесть почиталась в камакурском сегунате за величайшее достоинство. Немало буси было пожаловано чинами и почестями за виртуозность в обращении с мечом, копьем или луком. В XII—XIII вв. окончательно оформились все основные нормативы воинских искусств (кроме дзю-дзюцу) — роды холодного оружия, методика тренировок, правила поединков и этика поведения на поле боя. К тому времени пышным цветом расцвели и две японские ветви Дзэн-буддизма — Сото и Риндзай, давшие религиозно-философскую опору сословию буси и породившие неповторимую специфику самурайской культуры.
В годы регентства дома Ходзё (1199—1333) самураям впервые в истории довелось столкнуться с внешним врагом. На японские острова обрушилась гроза монгольских нашествий 1274 и 1281 гг. Великий хан Хубилай, завершивший покорение Китая и фактически овладевший Кореей, горел желанием подчинить своей власти последний независимый клочок суши в Восточном море — Японскую империю. Дважды объединенные монголо-китайские силы пытались совершить высадку на юге архипелага, и оба раза беззаветная храбрость самурайского ополчения, поддержанная силой тайфунов-камикадзе, одерживала победу. Особенно кровопролитным было второе сражение на острове Кюсю, длившееся сорок девять дней и закончившееся полным разгромом монголо-китайских полчищ. Монголы в тот период были, несомненно, носителями самой передовой в мире военной техники, заимствованной чуть ли не во всех странах Азии и Европы. Их короткие луки были вдвое более дальнобойными по сравнению с огромными японскими юми, легкие доспехи и сабли позволяли лучше маневрировать в бою. Они использовали пушки и катапульты с пороховыми снарядами. Их тактика конных атак была отработана до мелочей в бесчисленных завоевательных походах. Немалый урон причиняли самурайским дружинам и китайские копейщики, завербованные в экспедиционный корпус.
Но наибольшим шоком для буси, привыкших к определенному военному церемониалу, было полное отсутствие уважения к противнику. Обычно в междоусобных баталиях рыцарю надлежало выбрать себе достойного противника и после обмена приветствиями и соответствующими изысканными оскорблениями по всем правилам сразиться. Поле боя подчас превращалось в сплошные «парные турниры» с выбыванием участников. Не принято было нападать сзади, не окликнув предварительно жертву, прибегать к помощи слуг и оруженосцев (если к тому не понуждали чрезвычайные обстоятельства). Отрезанная голова противника, которая потом демонстрировалась сюзерену и выставлялась на всеобщее обозрение, была не просто варварским трофеем, а самым достоверным сертификатом личного участия в схватке с равным. Монголы же применяли исключительно тактику массовой атаки и набрасывались на горделивых буси, как стаи голодных собак. Известно, что и «трофеи» они брали анонимные, указывающие лишь на количество жертв, а именно уши врага.
Тем не менее интересно, что японские воины, одержав победу и захватив множество пленных в полном вооружении, даже не подумали воспользоваться опытом пришельцев. Разве что приемы владения копьем были несколько усовершенствованы. Все прочие виды воинских искусств без изменения благополучно дожили до XVI в., когда с появлением португальцев в армии стало широко внедряться огнестрельное оружие — мушкеты, пушки, пистолеты. Появились даже специальные части пехотинцев-мушкетеров, которые сильно поколебали престиж непобедимых конных рыцарей. Но верность традиции возобладала. Буси вплоть до середины XIX в. пренебрегали «огненным боем», профанирующим высокие идеалы бу-дзюцу. Два меча, копье и длинный лук по-прежнему составляли «джентльменский» набор самурая, и это нельзя назвать слепым консерватизмом, ибо школы воинских искусств не просто занимались военной подготовкой, но и прививали определенное мировоззрение, а также формировали личность. Отказаться от традиционных воинских искусств значило для самурая отказаться от привычного типа личности, от всего комплекса этических и эстетических норм, сложившихся в течение веков. Такая реформа индивидуального и общественного сознания стала возможна лишь после буржуазной революции Мэйдзи 1868 г.
Каждый период в бурной средневековой истории Японии знал своих героев, увековечивших те или иные самурайские добродетели. В начале XIV в. по всей стране гремели имена Нитта Ёсисада и Кусуноки Масасигэ, сражавшихся против дома Ходзё и не знавших поражений в боях. Кусуноки выступал в защиту императора Годайго, оскорбленного заносчивыми временщиками. С горсткой бойцов ему удалось отстоять небольшую крепость Тихая и обратить в бегство нападавших. Последним примером вассальной верности Кусуноки стала битва при Минатогава, где мужественный полководец совершил харакири, прикрыв отход своего сюзерена.
Личной храбростью и стратегическим талантом отличался Асикага Такаудзи (1305-1358), ниспровергнувший власть Ходзё в 1533 г. и на два века установивший правление новой династии сёгунов Асикага. Около полутора столетий непрерывных феодальных распрей, известных в истории как «эпоха враждующих областей»(XV— XVI вв.), выдвинули целый ряд драматических персонажей.

Самурай в полном снаряжении (по японской гравюре)

Самым популярным из них был князь Такэда Син-гэн, чье имя нередко связыцается с кодификацией Буси-до. Такэда (1521—1573) победоносно сражался против коалиции родов Ходзё, Ода, Имагава и Уэсуги. Из тридцати восьми баталий, в которых ему пришлось участвовать, он не проиграл ни одной. Постоянным, хотя и не слишком удачливым, противником Такэда был Уэсуги Кэнсин, даймё (властитель) провинции Этиго. Оба полководца использовали в качестве вспомогательных сил непрофессиональных завербованных солдат из крестьянских семей (но-буси). Еще более подорвали систему традиционного самурайского ополчения законы о рекрутских повинностях, введенные Ода Нобунага (1534—1582) при объединении страны после долгих лет смуты.
Однако при Тоётоми Хидэёси (1536—1598), преемнике Нобунага на посту канцлера, размывание самурайского сословия было временно приостановлено. Хидэёси особыми эдиктами подтвердил привилегии самураев и наложил запрет на отходничество крестьян. Указом от 1588 г. простолюдинам было строго запрещено владеть оружием, которое после многовековых войн имелось в каждом доме. Началась так называемая охота за мечами. Крестьян разоружили. Именно в ту пору достиг апогея сословный гонор буси, получивших право опробовать фамильный меч на голове любого простолюдина. Хидэёси был также первым из правителей Японии, пытавшихся направить воинственные устремления самураев на стезю внешней экспансии. Дважды в девяностые годы XVI в. он инспирировал «конкисту» Корейского полуострова, и хотя оба завоевательных похода закончились неудачно, они явно способствовали консолидации клановых дружин под стягом центрального правительства. В среде буси все глубже укоренялись идеи национального единства на прочной сословно-иерархической основе.
Длившееся 257 лет правление последней династии сегунов Токугава, конец которому был положен революцией Мэйдзи в 1868 г., знаменовалось закрытием страны для иностранцев. В условиях жесткой централизованной власти и относительно мирного развития, лишь иногда нарушавшегося восстаниями крестьян, самураи оказались в двойственном положении. С одной стороны, они составляли оплот государственной системы. По сравнению с тремя прочими сословиями «простолюдинов» — крестьян,
ремесленников и купцов — самураи пользовались огромными привилегиями. С другой стороны, их практическая деятельность сводилась лишь к несению караульной службы или, в лучшем случае, к участию в парадных процессиях. В то же время рост производительных сил в связи с развитием мануфактурного производства и усиление городской буржуазии приводили к постепенному экономическому вырождению самурайства. Все больше и больше служилых буси и даже влиятельных даймё попадало в долговую зависимость от ростовщиков.
Своего рода комплекс неполноценности, порожденный в самураях их странным положением, находил выражение в обостренной тяге к традиционным духовным ценностям. Повсюду возникали разнообразные школы воинских искусств, привлекавшие тысячи и тысячи адептов. С новой силой вспыхнул угасший на время междоусобных войн интерес к философии Дзэн, чайной церемонии, живописи и гравюре, изящной словесности. Славное прошлое призвано было утешать и вдохновлять буси в эпоху всеобщего падения нравов, когда неоконфуцианцы чжусианского толка тщетно пытались наставить на путь истинный погрязших в греховных забавах горожан. Надо ли удивляться, что именно в этот период, с благословения правительства, были предприняты попытки пересмотреть, усовершенствовать и канонизировать изрядно обветшавший кодекс чести самурая.
По указанию Токугава Иэясу (1542—1616) в первые же годы после его прихода к власти было составлено «Уложение о самурайских родах» («Букэ сё хатто»), определявшее нормы поведения самурая на службе и в личной жизни. Вторым сочинением, посвященным воспеванию догматов Буси-до, было житийное описание подвигов князя Такэда Сингэн в двадцати томах, авторство которого разделили Косака Дандзё Нобумаса и Обата Кагэнори. Несколько позже появился труд Дайдодзи Юдзана (1639— 1730) «Начальные основы воинских искусств» («Будо сёсин сю»). И наконец, в 1716 г. вышли одиннадцать томов книги «Сокрытое в листве» («Хагакурэ»), ставшей «священным писанием» буси. Это любопытное произведение принадлежало Ямамото Цунэтомо, монаху, а в прошлом самураю клана Сага на южном острове Кюсю. После смерти своего господина, даймё Набэсима Наосигэ, которому он верно служил десять лет, Ямамото принял постриг и всю оставшуюся жизнь посвятил обобщению догматов самурайской чести. Четко и довольно вразумительно требования Буси-до сформулированы в «Начальных основах воинских искусств» Дайдодзи Юдзана:
«— Истинная храбрость заключается в том, чтобы жить, когда правомерно жить, и умереть, когда правомерно умереть.
—    К смерти следует идти с ясным сознанием того, что надлежит делать самураю и что унижает его достоинство.
—    Следует взвешивать каждое слово и неизменно задавать себе вопрос, правда ли то, что собираешься сказать.

—    Необходимо быть умеренным в еде и избегать распущенности.
—    В делах повседневных помнить о смерти и хранить это слово в сердце.
—    Уважать правило „ствола и ветвей». Забыть его — значит никогда не постигнуть добродетели, а человек, пренебрегающий добродетелью сыновней почтительности, не есть самурай. Родители — ствол древа, дети — его ветви.
—    Самурай должен быть не только примерным сыном, но и верноподданным. Он не
оставит господина даже в том случае, если число вассалов его сократится со ста до десяти и с десяти до одного.
—    На войне верность самурая проявляется в том, чтобы без страха идти на вражеские стрелы и копья, жертвуя жизнью, если того требует долг.
—    Верность, справедливость и мужество суть три природные добродетели самурая.
—    Во время сна самураю пе следует ложиться ногами в сторону резиденции
сюзерена. В сторону господина не подобает целиться пи при стрельбе из лука, ни при упражнениях с копьем.
—    Если самурай, лежа в постели, слышит разговор о своем господине или собирается сказать что-либо сам, он должен встать и одеться.
—    Сокол не подбирает брошенные зерна, даяже если умирает с голоду. Так и самурай, орудуя зубочисткой, должен показывать, что сыт, даже если он ничего не ел.

—    Если на войне самураю случится проиграть бой и он должен будет сложить голову, ему следует гордо назвать свое имя и умереть с улыбкой без унизительной поспешности.
—    Будучи смертельно ранен, так что никакие средства уже не могут его спасти, самурай должен почтительно обратиться со словами прощания к старшим по положению и спокойно испустить дух, подчиняясь неизбежному.
—    Обладающий лишь грубой силой пе достоин звания самурая. Не говоря уж о необходимости изучения наук, воин должен использовать досуг для упражнений в поэзии и постижения  чайной церемонии.
—    Возле своего дома самурай может соорудить скромный чайный павильон, в котором надлежит использовать новые картины-какэмоно, современные скромные чашки и нелакированный керамический чайник».

В целом кодекс Буси-до сводится к пяти ключевым установкам, повторяющим и поясняющим основные догмы конфуцианской морали:
1.   Верность
Это понятие включает три важнейших положения:
Верность государю и любовь к отечеству. Верноподданный должен гореть искренним чувством почитания государя и чувством патриотизма, не иметь частных интересов.
Любовь к родителям и привязанность к братьям. Следует почитать своих предков, любить родственников и детей.
Усердие. Следует быть усердным и прилежным, иметь чувство ответственности.
2.    Вежливость
Также включает три положения:
Уважение и любовь. Следует уважать и почитать вышестоящих, служить им с искренностью и быть дружным с собратьями по оружию.
Скромность. Не следует кичиться своими заслугами и хвастаться своими способностями.
Утонченность. Следует быть любезным и элегантным, любить книги и изящные искусства, быть великодушным, уметь чутко относиться к чужим чувствам.
3.   Мужество
Включает четыре положения:
Храбрость. Следует быть храбрым в исполнении долга и смелым в опасности, уметь действовать в трудной обстановке.
Твердость и хладнокровие. Следует быть отважным и невозмутимым, никогда не поддаваясь страху.                     Терпеливость и выносливость. Следует побеждать свои чувства, пренебрегать своими интересами, быть терпеливым в нужде и лишениях, быть стойким и выносливым, стараться достигнуть цели, преодолевая все затруднения.
Находчивость. Следует быть сообразительным, проявлять смекалку, обладать предприимчивостью и инициативой в любых трудных случаях, уметь верно рассчитать момент для действия.
4.   Правдивость
Включает три положения:
Прямота и искренность. Следует выполнять обещания, быть верным слову, ненавидеть хитрость и раболепство, твердо следовать своим убеждениям.
Честь. Следует всегда дорожить своей честыо и авторитетом.
Справедливость. Следует всегда уметь отличать личное от общего, понимать, что соответствует принципам нравственности.
5.   Простота
Включает два положения:
Простота. Не подобает гнаться за роскошью, следует избегать бесполезных трат.
Скромность и чистота. Не подобает гнаться за дутой славой. Следует во всем соблюдать простоту и умеренность, не быть тщеславным.
Путь самурая не означает слепого выполнения обязанностей и механического следования долгу. Идея долга, ответственности перед своим родом и кланом, перед памятью предков и перед грядущими поколениями должна явиться результатом упорной работы над собой, вдумчивого осмысления различных учений, иначе говоря — вершиной духовного роста. «Всю энергию следует отдать Пути самурая, ни к чему стремиться больше не нужно. То же можно сказать и о Пути вообще. Те, кто изучал конфуцианство и буддизм, могут счесть, что Путь самурая неразумен. Только если вы глубоко постигнете все Пути, сумеете понять, в чем истинная разумность»,— учит «Сокрытое в листве».
Одним из ключевых требований Буси-до является личная храбрость, несгибаемое мужество самурая, пример которого дает нам биография Такэда Сингэна. Как-то раз заклятый враг князя — Уэсуги Кэнсин пробился к шатру, где восседал Такэда в окружении нескольких телохранителей. Занеся меч над головой Непобедимого, Кэнсин саркастически спросил, что тот собирается делать перед лицом смерти. Такэда хладнокровно отразил меч противника своим боевым железным веером и тут же, нисколько не изменившись в лице, сложил лирическое пятистишие. Подоспевшая охрана вынудила пристыженного Кэнсина удалиться. Мужество подобного рода, впитавшееся в плоть и кровь самурая, не покидало его в самых трудных ситуациях. Оно было плодом физической закалки, психической уравновешенности и спокойного презрения к смерти.
Отношение самурая к смерти, многократно воспетое в литературе и неоднократно подтвержденное историческими примерами, отнюдь не являлось чем-то исключительным для народов Дальнего Востока. Наоборот, оно было естественным для всей даосско-буддийской системы мировоззрения, определявшей жизнь человека как звено в бесконечной цепи перерождений, или, пользуясь термином экзистенциализма, как «бытие к смерти».

Монах-воитель (сохэй) секты тантрического буддизма Сингои с алебардой

Самоценность земной жизни для ревностного буддиста любого толка была очень невелика. Дзэнский монах, крестьянин, веровавший в милосердие будды Амитабы, священник секты Тэндай и нищий отшельник, исповедовавший тантрическое учение Сингон, в равной степени считали жизнь иллюзорным кратковременным эпизодом в бесконечной драме Бытия. Буддийский тезис о непостоянстве всего сущего (мудзё-кан) лежит в основе всей японской культуры.

С чем же сравнить

тело твое, человек?

Призрачна жизнь,

словно роса на траве,

словно мерцанье зарниц.

В этом стихотворении дзэнского мастера Роана отражен не субъективный взгляд на действительность, а универсальная истина, не требующая никаких подтверждений. Именно такое, весьма ординарное, представление о смерти было присуще и самураям, которые видели свое предназначение в том, чтобы «уподобиться опадающим лепесткам сакуры», погибнуть в бою, «словно яшма, разбивающаяся об утес».
Но мы хорошо знаем, что между набожностью и подлинной верой пролегает глубокая пропасть. От первой — рукой подать до ханжества, от второй — до фанатической самоотдачи. Так же по-разному воспринимали идею смерти собратья по вере — преуспевающий купец, посвятивший жизнь наживе, сакэ, певичкам, и суровый воин, закаливший тело и дух в бесчисленных схватках. Самодисциплина, усугублявшаяся изощренными социальными регламентациями, заставляла самурая всегда и во всем следовать закону чести, что, согласно убеждениям верующего буддиста, благотворным образом влияло на карму и обеспечивало счастье в следующих рождениях.
Однако до сих пор речь шла не о презрении к смерти, а о равнодушном отношении к ней, о естественном приятии небытия, ожидающего «по ту сторону добра и зла». Самураи же превратили тривиальную религиозную догму в средство воспитания сверхчеловеческого бесстрашия. Примеры достижения фантастических результатов путем культивирования и доведения, казалось бы, до абсурда вполне заурядных свойств человеческой физиологии и психики мы встречаем почти во всех воинских искусствах. Самурай же по долгу службы становился носителем Целого комплекса бу-дзюцу, и применение их на ратном поле зависело прежде всего от глубины презрения к смерти, от стремления к смерти.

Цуба — гарда японского меча

Дайдодзи Юдзан писал: «Для самурая наиболее существенной и жизненно важной является идея смерти — идея, которую он должен лелеять днем и ночью, с рассвета первого дня года и до последней минуты последнего дня. Когда понятие смерти прочно овладеет тобой, ты сможешь исполнять свой долг в наилучшем и наиполнейшем виде: ты будешь верен господину, почтителен к родителям и тем самым сможешь избежать всех невзгод. Таким образом ты не только сможешь продлить свою жизнь, но и поднимешь собственное достоинство в глазах окружающих. Подумай, как непрочна жизнь, особенно жизнь воина. Уразумев это, ты будешь воспринимать каждый день как последний в своей жизни и посвятишь его выполнению важнейших обязательств. Не позволяй мыслям о долгой жизни завладеть собою, иначе погрязнешь в пороках и беспутстве, окончишь дни свои в позоре бесчестья ».
Едва ли нуждается в доказательстве тезис о том, что воин, начисто лишенный страха смерти и видящий в смерти лишь дело чести, обладает в бою всеми преимуществами перед воином, судорожно преодолевающим естественные человеческие эмоции — чувство страха и инстинкт самосохранения.

«Сокрытое в листве» ставит смерть в центре всех представлений о чести и долге самурая:

«Буси-до — Путь воина — означает смерть. Когда для выбора имеется два пути, выбирай тот, который ведет к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочел, и иди!..
Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Твоя воля выполнит свой долг, твой щит превратится в стальной щит».
Для битвы «Сокрытое в листве» предписывает самураю бездумпую отвагу, граничащую с безрассудством:

«Ты никогда не сможешь совершить подвиг, если будешь следить за ходом сражения. Только тогда ты достигнешь многого, когда, не обращая внимания на окружающее, станешь биться отчаянно, как бешеный. Буси-до запрещает увлекаться рассуждениями. Рассуждающий воин не может принести пользу в бою». В то же время при несении службы самурай должен проявлять неизменную бдительность, осмотрительность и расчетливость. Однако и храбрость, и верность, и благородство самурая в основе своей содержат слепой фанатизм, который низводит высокие стремления до уровня чисто механических действий:
«Никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Никогда также не следует задумываться над тем, что хороню и что нехорошо… Вся суть в том, чтобы человек никогда не вдавался в рассуждения».
Ямамото Цунэтомо в своем пространном, хотя и весьма сумбурном, труде многократно возвращается к идее смерти, вознося хвалу беззаветной решимости умереть: «Все мы предпочитаем жизнь смерти, все наши мысли и чувства, естественно, влекут нас к жизни. Если ты, не достигнув цели, останешься в живых,— ты трус. Это важное соображение не следует упускать из виду. Если же ты умрешь, не достигнув цели, может быть, твоя смерть будет глупой и никчемной, но зато честь твоя не пострадает… Когда решимость твоя умереть в любой момент утвердится окончательно, знай, что ты в совершенстве овладел Буси-до — жизнь твоя будет безупречна и долг будет выполнен».
Дзэн воспитывал в самураях не просто равнодушие к смерти, но даже своеобразную любовь к ней как к верному средству самоутверждения. Такому подходу нельзя отказать в рационализме. Не случайно выдающиеся полководцы средневековья воспитывали себя и своих солдат в традициях самопожертвования. Уэсуги Кэнсин, бывший, как и его извечный соперник Такэда, «обращенным», или монахом в миру (ню-до), ревностным адептом Дзэн, поучал вассалов:
«Те, кто держится за жизнь, умирают, а те, кто не боится смерти, живут. Все решает дух. Постигните дух, овладейте им, и вы поймете, что есть в вас нечто превыше жизни и смерти — то, что в воде не тонет и в огне не горит».
Со временем смерть во имя долга стала восприниматься в самурайской среде как довольно трудный, но не лишенный эстетического наслаждения этап самосовершенствования. О смерти много и прочувствованно рассуждали, смертью восторгались, к красивой смерти стремились. Тот же Уэсуги Кэнсин, павший от руки наемного убийцы, оставил такие строки:

Ни раем, ни адом

меня уже не смутить,

и в лунном сиянье

стою непоколебим —

ни облачка на душе…

Умение абстрагироваться от мирской суеты, от прозы жизни, от жестокостей военного времени высоко ценилось в самурайской среде. Способность видеть «вечность в чашечке цветка» с ранних лет заботливо пестовалась в юношах и девушках родителями, учителями, всем их окружением. В подражание китайским классикам такой образ жизни, при котором человек может даже на грани между жизнью и смертью наслаждаться красотами пейзажа, называли в Японии фурю (кит. фэнлю), что означает «ветер и поток». Подобное мировоззрение позволяло неизменно воспринимать жизнь как «ветер и поток» во всей ее эфемерной полноте. Наиболее совершенным воплощением философии «ветра и потока» стал широко распространенный среди самураев обычай слагать перед смертью «прощальное» стихотворение — чаще всего в жанре пейзажной лирики.

Вспомним еще раз, что конкретная земная жизнь для буддиста была лишь звеном в длинной цепи перерождений, обусловленных кармой, и потому не существовало стены между бытием и небытием, жизнью и смертью. Однако человек способен облагородить каждое мгновение жизни, осознав и прочувствовав первозданную красоту окружающего «бренного мира», красоту непостоянства.
Парадоксально, но именно в смерти идеологи самурайства усматривали дополнительный источник силы, почти сверхъестественного могущества и одновременно гражданской добродетели: «Путь самурая есть одержимость смертью. Подчас десятеро противников не в силах одолеть одного воина, проникнутого решимостью умереть. Великие дела нельзя совершить в обычном состоянии духа. Нужно обратиться в фанатика и пестовать страсть к смерти,— гласит „Сокрытое в листве»,— К тому времени, когда разовьется в человеке способность различать добро и зло, может быть уже слишком поздно. Для самурая надо всем довлеют верность господину и сыновняя преданность, но единственное, что поистине нужно ему,— одержимость смертью. Если одержимость смертью достигнута, верность господину и сыновняя преданность придут сами собой».
Смерть превратилась в ultima ratio добродетели. Оскорбивший добродетель должен погибнуть. Не сумевший отстоять добродетель тоже должен погибнуть. Это так же нормально, как восход солнца и наступление ночи, как любой закон природы. Поэтому кровавая вендетта и массовые избиения вражеских солдат были для самурая так же естественны, как и массовые самоубийства в связи с поражением или индивидуальное харакири.
Жизнь врага, в глазах самурая, не стоила ломаного гроша, поэтому в пылу сражения и речи не могло быть о пощаде и сострадании. Помиловать побежденного можно было лишь из тактических соображений или в расчете на богатый выкуп. Наоборот, каждое новое убийство на поле брани должно было стимулировать личную храбрость самурая — таким образом, враг приобретал свойства некоего пассивного стимула отваги. Отсюда берет начало и людоедский обычай кимо-тори, воскрешенный фанатичной военщиной в годы второй мировой войны. По синтоистским поверьям, источником смелости в теле человека служит печень (кимо). Считалось, что, съев сырую печень поверженного противника, получаешь новый заряд смелости.

Харакири. «Ассистент» готовится облегчить страдания друга (по японской гравюре)
Наиболее кровожадные самураи, впав в состояние амока, рассекали врага надвое от левого плеча до правого бока приемом кэса-гири («монашеский плащ») и тут же, выхватив из живого тела-трепещущую печень, пожирали ее. (Кстати, сходные обычаи поедания сердца и печени человека нашли отражение и в китайской классике.)
О ритуальном вспарывании живота харакири (точнее, сэппуку) писали многие исследователи, видя в нем пережитки варварских обрядов, синтоистских жертвенных мистерий и шаманских культов айну. Все перечисленное совершенно справедливо с точки зрения формы. Но содержание этого обряда парадного самоубийства не вызывает сомнений. Здесь мы снова сталкиваемся с тезисом «добродетель, подтвержденная смертью». Ведь не случайно самурай, погрешивший против заповедей Буси-до, но не совершивший низменного по характеру поступка, был избавлен от постыдной церемонии казни. Сюзерен присылал ему приказание совершить сэппуку, чтобы таким образом восстановить честь имени. Семья осужденного в таком случае не подвергалась преследованиям.
Зачастую и сами буси охотно вспарывали живот с единственной целью доказать чистоту своих помыслов, как сделали, например, герои знаменитой исторической драмы Намики Соскэ, Такэда Идзумо и Миёси Сёраку «Сокровищница вассальной верности» («Тюсингура», XVIII в.), отомстив за смерть своего господина.
Поучительная эпопея о сорока семи верных ронинах иллюстрирует и еще один широко распространенный обычай — смерть «вслед за господином» (дзюн-си). Если опираться на факты, то некоторые из сорока семи героев с самого начала предлагали покончить с собой — так часто поступали самураи в случае неожиданной и незаслуженной смерти сюзерена. Считалось, что это обеспечивает прежние отношения между господином и слугой в последующих перерождениях. Идея дзюн-си наложила отпечаток и па нравы горожан в эпоху Токугава, когда страну захлестнула эпидемия «двойных самоубийств» влюбленных (синдзю).
В самоубийстве торжествовала пресловутая Добродетель, высший принцип существования. Но какова же должна была быть добродетель, ради которой тысячи и тысячи людей по собственной воле расставались с жзнью?
Добродетель, в понимании самурая, была сложным конгломератом моральных установок, о которых много сказано. Открытым остается лишь вопрос о роли личности в этой системе моральных приорий.
Японские исследователи склоняются к тому, что базой всей традиционной этики японского народа служит идея он—«отплаты за благодеяния». Отсюда берут начало иерархические связи и отношения между людьми. Мы уже знаем, что в космогонических воззрениях всех племен дальневосточного региона, или ареала культурного влияния древнего Китая, Вселенная предстает как гигантский единый организм, продукт животворной биоэнергии (ци, или ки), бесконечно членящейся на несметное количество частей, которые образуют всевозможные органические и неорганические соединения. Человек,  будучи одним из таких соединений, не может пребывать вне соединения высшего порядка, каким является коллектив — семья, род, клан, государство — и далее соответственно Азия, мир, Вселенная. Человек является порождением всех соединений высшего порядка и порождающим для своих потомков и подчиненных. Таковы, разумеется, самые приблизительные постулаты, общие для синтоизма, буддизма и конфуцианства.

Участник подобного миропорядка должен был априори испытывать чувство благодарности ко всем «порождающим» и, следовательно, проявлять уважение к своим родителям, предкам и божествам рода, вышестоящим, правителю, далее к императору (тэнно) как к началу, скрепляющему нацию, и к его божественным предкам, формообразующим Вселенную. Синтоистская доктрина «государства как единого тела» (кокутай), главой которого является император, прекрасно дополнялась конфуцианским учением о «мировой семье», где классическая триада — Небо и Земля, порождающие Человека,— соподчиняла по убывающей все звенья социальной структуры.
Практическим путем к осуществлению «долга благодарности» для самурая было следование пяти классическим «постоянствам»: гуманности, справедливости, благонравию, мудрости и правдивости. Все эти добродетельные свойства, как известно, по конфуцианскому канону, призваны были регламентировать нормы важнейших отношений (го рин): между господином и слугой, отцом и сыном, мужем и женой, старшим и младшим и, наконец, между друзьями.
Самурайская мораль предъявляла к буси серьезные требования для исполнения он, развивающие абстрактные этические положения в стройную практическую систему. Прежде всего воин должен был воспитать в себе отрешенность от личного блага. Далее следовало претворить эту отрешенность в дух сознательного самопожертвования ради интересов долга. Личность, проникнутая духом самопожертвования и усвоившая закон чести (гири), вместе с законом гуманности (ниндзё) должна была направить все силы на достижение всеобщего блага в рамках своего рода, клана и т. д. Здесь вступал в действие принцип взаимной защиты и поддержки.
Во всех своих действиях самурай должен был исходить из соображений высшей справедливости и честности, что, разумеется, было утопией во времена коварных интриг, заговоров и междоусобных войн. Тем не менее в частностях самураи были весьма щепетильны. Поговорка «буси ва ни гон наси» («слово самурая свято») появилась не случайно, ибо самураи презирали ложь. Презрение ко лжи не мешало им, однако, оправдывать лесть, бахвальство и хитрость, которую при случае можно было назвать «военной», а их утонченный эстетизм нередко граничил с садизмом.
Идеалы Буси-до, хотя и сводятся в первую очередь к апологии фанатической верности долгу, в общем противоположны идеалам тупого армейского солдафонства. Даже изощренное владение оружием само по себе, в отрыве от духовности, не может служить подтверждением личных достоинств самурая:
«Человек, который завоевывает репутацию благодаря чисто техническому совершенству в воинских искусствах, просто глуп. По неразумию своему он все силы сосредоточивает на одном и добивается в этом деле успехов, отказываясь думать обо всем остальном. Такой человек ни на что не годен!»,— утверждает Ямамото Цунэтомо.
Самурайская доблесть должна проявляться не в заносчивости, не в пустом фанфаронстве и безоглядной слепой храбрости, а в упорной ежедневной работе над собой, в тщательной шлифовке мастерства и стремлении подняться на новую ступень:
«Молодым людям следует совершенствовать свои качества воина так, чтобы у каждого была твердая уверенность: „Я лучший в Японии!» В то же время юный самурай должен ежедневно здраво оценивать свои занятия и быстро ликвидировать обнаруженные пробелы и недостатки. Кто не будет именно в таком смысле понимать самурайскую доблесть, ничего не сможет добиться»,— поясняет «Сокрытое в листве».
Гордость и заносчивость самурая, вошедшие в поговорку, на первый взгляд противоречат принципам Буси-до, но то же сочинение трактует гордость как один из столпов самурайской чести:
«Есть два вида гордости — внутренняя и внешняя. Ничтожен тот самурай, который не обладает обоими видами гордости. Можно уподобить гордость клинку, который следует наточить, прежде чем вложить в ножны. Время от времени клинок вынимают, поднимают на уровень глаз, начисто протирают, затем снова прячут в ножны. Если самурай постоянно размахивает обнаженным мечом, все сочтут, что приближаться к нему не следует, и у него не будет друзей. В то же время, если меч никогда не вынимался из ножен, лезвие потускнеет, и люди перестанут считаться с хозяином».
Гордость и самоуважение самурая должны были проявляться не только в храбрости на поле боя, но и в стойкости, столь необходимой каждому в повседневной жизни:
«Даже в случайном разговоре самурай не имеет права жаловаться. Он должен постоянно контролировать себя,чтобы случайно не проронить словечка, уличающего в слабости. По случайному замечанию, произнесенному невзначай, можно догадаться об истинной природе человека»,— пишет Ямамото Цунэтомо.
Не приходится удивляться, что в феодальной клановой системе, где благополучие буси и его рода целиком зависело от расположения сюзерена; главным из всех «пяти видов человеческих отношений» раз и навсегда стала связь между господином и слугой. Хотя самураи воспитывались на дидактических конфуцианских хрестоматиях вроде «Двадцати четырех почтительных сыновей Китая», верность господину часто брала верх над сыновней почтительностью и постоянно — над родительской любовью, относящейся к сфере «чувствительности». Предания о знаменитых самураях и литературные произведения, в которых правда переплетается с вымыслом, изобилуют примерами торжества вассального долга над узами родства и дружбы.
Сюжет заклания собственного сына (дочери, внука) ради спасения жизни или чести членов семьи сюзерена получил повсеместное распространение. Нечего и говорить о том, с какой радостью самурай приносил свою жизнь на алтарь служения великому закону гири. Быть щитом и мечом господина — в этом видели буси свой долг и единственную возможность следования своему Пути (До). Что же могло служить гарантией наилучшего выполнения долга, предначертанного самураю в его земной жизни? Разумеется, овладение тайнами воинских искусств и через них — тайной мироздания, гармонического единства Неба, Земли и Человека.

Секреты воинских искусств (бу-дзюцу, или бу-до), самураи, как и все прочие смертные на Дальнем Востоке, осваивали в рамках традиционных школ (рюха, или просто рю). Система школ, дожившая до наших дней, например, в каратэ, уходит корнями в раннее средневековье и имеет прямые аналогии в воинских искусствах Китая, Кореи, Вьетнама, Бирмы. Слово рюха состоит из двух иероглифов, где рю означает «течение» в прямом и переносном смысле, а ха — «школа», «секта», «группировка». Подразумевается здесь передача традиций бу-дзюцу во времени. В XVIII в. насчитывалось до девяти тысяч разнообразных рю,— большей частью имевших дело с одним или несколькими конкретными видами оружия.

Оружие самураев

Изучали: кэн-дзюцу (фехтовапие); иаи-дзюцу (искусство мгновенного обнажения меча с последующим ударом); со-дзюцу (владение копьем); нагината-дзюцу (фехтование на алебардах); кю-дзюцу (стрельба из лука); ба-дзюцу (вольтижировка); сасумата-дзюцу (владение рогатиной); тигирики-дзюцу (владение кистенем); тэцу-бо-дзюцу (владение железной палицей); бо-дзюцу (владение шестом, посохом); дзё-дзюцу (владение дубинкой) содэгарами-дзюцу (владение багром). Кроме того, существовало множество рю, специализировавшихся по малым, подручным видам оружия. К бу-дзюцу относились также и дисциплины, не связанные исключительно с применением оружия: дзю-дзюцу (самооборона без оружия и с подручными видами оружия) ; куми-ути (борьба без оружия в доспехах); сумо (классическая силовая борьба, давно превратившаяся в развлекательный вид спорта); ходзё-дзюцу (искусство связывания противника); суйэй-дзюцу (плавание) и др. В списках бу-дзюцу значатся и такие серьезные предметы, как тикудзё-дзюцу (фортификация); ходзюцу (канонирское дело); нороси-дзюцу (раскладывание сигнальных костров) или сэндзё-дзюцу (искусство маневрирования частями на поле боя).
Школы формировались исторически, согласно принципам кровного родства (сэй) или профессиональной общности (дай). Чаще всего в период зрелого и позднего средневековья рю действовали в рамках отдельных самурайских кланов и являлись достоянием клана.
Большинство японских школ, как, впрочем, и китайских или корейских, были обязаны своим происхождением подвижнической деятельности Отца-основателя (сёсэй, или сёдай), удостоившегося божественного откровения после долгих лет поисков. Пресловутое «откровение» (тэнсин сё), даже если оно и впрямь имело место, непременно приписывалось благочестивому самураю или храмовому воину (сохэй) для вящего престижа. Многие рю, окутанные ореолом таинственности, носили более или менее заметный отпечаток влияний тантрического буддизма и синтоистской мистики. Почти все имели «опорный пункт» в каком-либо буддийском или синтоистском храме, где не только отправлялись местные и общегосударственные культы, но и шли регулярные занятия. Храмы, особенно дзэнские, с их специально оборудованными залами для медитации и просторными дворами, были идеальным местом для упражнения в бу-дзюцу.
В отличие от Китая, где антиманьчжурская борьба тайпинов и ихэтуаней вывела воинские искусства за рамки отдельных школ и сект, сделав их доступными для широких народных масс, японские бу-дзюцу всегда имели ярко выраженный сословный характер и развивались в русле эзотерических традиций. Простолюдинам изучать самурайские бу-дзюцу воспрещалось. Даже внутри одного клана далеко не каждый получал доступ к святая святых, тайным традициям школы (мицудэн). Наставления Отца-основателя и его ближайших преемников обыч-степенно передавали своих учеников из младшей группы в старшую. Создавалась иерархическая лестница, в основном копировавшая структуру отношений в самурайских кланах. Как уже отмечалось, новшества и всевозможные нововведения в подобных условиях были почти невозможны, и поэтому школы бу-дзюцу сохранили все свои изначальные особенности до наших дней. Современные японские идеологи националистического толка усматривают в «вертикальной» структуре традиционных школ прообраз отношений, сложившихся в японском обществе второй половины XX в.
Верность господину и беспрекословное подчинение наставнику стали основой педагогической системы средневековых школ бу-дзюцу. «Когда личность — а не разум, душа — а не рассудок избираются учителем в качестве материала для работы, все занятие обретает священный характер»,— пишет Нитобэ Инадзо в книге «Буси-до. Душа Японии».
«Родители дали мне жизнь, учитель сделал меня человеком»,— гласит одна из заповедей самураев. При такой постановке вопроса почет и уважение, оказываемые учителю, были чрезвычайно велики. «Твои отец и мать подобны небу и земле,— гласит другая заповедь,— Твои господин и учитель подобны солнцу и луне». Нетрудно проследрггь в этих изречениях кровное родство с широко известными конфуцианскими догмами, на которые опирались правители феодальной Японии.
Обучение в родовых, семейных школах начиналось чуть ли не с младенчества, и от юного неофита не требовалось иных гарантий верности, кроме кровных уз. Традиция оттачивалась из поколения в поколение, достигая в каждом новом отпрыске рода предельного блеска и совершенства. Постепенно семья разрасталась в силу естественного прироста, и обладателями секретов школы становилось значительное число людей. Это была элитарная прослойка рю, приобщенная к «тайным заповедям». В некоторых случаях все они были связаны обязательством никогда, никому и ни под каким видом не выдавать своих особых познаний — на протяжении веков дзюцу бытовало в узких рамках родовой школы. Иногда прославленные мастера благодаря своим ратным подвигам получали назначение на официальную должность придворного или армейского наставника фехтования, стрельбы из лука и т. п. Естественно, вассальный долг обязывал виртуоза не за страх, а за совесть обучать молодых самураев, что он и делал, не посвящая, впрочем, своих подопечных в мицудэн.

Обучение самураев в клановой школе бу-дзюцу (по рисунку Хокусая)

В рю, сформированных по принципу профессионального отбора, прием и посвящение осуществлялись по-иному. Многое роднит их с китайскими школами у-шу. Абитуриента, если он не был лично знаком с главой школы, непременно рекомендовал кто-либо из старших учеников. Поступающий должен был представить доказательства своего благородного происхождения из семейства самурая (букэ) или киотской дворцовой знати (кугэ). Далее в процессе собеседования выяснялась степень его физической и духовной подготовки и оговаривались условия занятий (большинство школ были платными). Если беседа заканчивалась обоюдным согласием сторон, поступавший расписывался кровью, а точнее, как было принято на Востоке, ставил фамильную печать под уставом школы. Правила, перечисленные в уставе, варьировали большинство положений Буси-до, делая особый упор на уважении учителя (сэнсэй) и старших цо уровню мастерства (сэмпай), В любом уставе требование секретности стояло на одном из первых мест. Нарушение обязательств по отношению к школе каралось смертью. Рю во главе с верховным наставником функционировала во времени и пространстве как некое независимое социальное объединение, братство по оружию. Прошедший полный курс обычно получал сертификат в виде свитка с печатью учителя, но на этом связи со школой не порывались, ибо считалось, что долг перед наставником оплатить в земной жизни невозможно.
В школах бу-дзюцу, за редким исключением, не существовало специальных тренировочных костюмов. Поскольку полученные навыки должны были находить применение в реальной жизни, самураи приходили на занятия в стандартном «партикулярном» платье. Обычно это были куртка с широкими рукавами (хаори) и широкие шаровары (хакама), не стеснявшие движений. Непременными деталями служили кушак и повязка на лоб для удержания волос (хатимаки). На занятия полагалось приходить босыми, хотя в быту самураи обувались в мягкие сандалии (дзори) или в сандалии в виде дощечек на подставках (гэта).
Можно представить себе, с какими сложностями при отражении неожиданной атаки сталкивались даже опытные мастера, облаченные в парадные одежды — длиннейшее кимоно с рукавами почти до пола и «выходные» удлиненные шаровары (нагабакама) со штанинами, шлейфом, волочащимися по земле!
К обучению в школе воинских искусств (в одной или последовательно в нескольких рю) самурай готовился с детства. Японские дети, несмотря на искони присущее родителям конфуцианское чадолюбие, всегда росли в суровых условиях. В самурайских домах, как и в крестьянских, мальчишки зимой и летом бегали в легком платье с непокрытой головой и босиком либо в легких соломенных сандалиях. Носки (таби) выдавались только к парадным выходам. Отопление, представлявшее собой вмонтированную в пол жаровню с углями, было редкостью даже в замках. Знаменитое стихотворение, в котором критики порой усматривают нотки социальной сатиры, отражало типичную деталь средневекового быта:

Провел я как-то ночь

В опочивальне князя —

И все равно продрог.

Пер. В. Марковой

Вот что пишет автор «Сокрытого в листве» о воспитании детей в самурайских семьях: «Существуют вполне определенные методы воспитания ребенка самурайского рода.
С ранних лет нужно поощрять его храбрость, не следует запугивать его или обманывать. Если еще в детстве он будет мучиться тревогой и страхами, след от нанесенного ущерба останется с ним до могилы. Родители не должны слишком опекать ребенка, нельзя позволять ему обнаруживать страх при ударе грома, не нужно запрещать ему гулять в темноте. Скверное обыкновение — рассказывать ребенку страшные истории, чтобы заставить его замолчать, когда он плачет. В то же время, если ребенка слишком сильно наказывать, он вырастет робким, самоуглубленным созданием. В любом случае необходимо заботиться, чтобы он не приобрел дурных черт характера
».
Рацион взрослых и детей включал в основном рис, редьку, баклажаны и огурцы, сою, кое-какие соленья, моллюсков и рыбу. Мясо, запрещенное буддизмом, потреблялось лишь изредка, после охоты или на званых пирах в замках знати.
С младых ногтей самурая приучали не бояться темноты, одиночества, дикого зверя и нечистой силы. Классическая литература переполнена рассказами о подвигах самураев, торжествующих благодаря своему хладнокровию и мужеству над коварной нечистью. Вкус к выслеживанию, погоне, убийству прививался на охоте. Бесстрашное отношение к человеческой крови воспитывалось при упражнениях с мечом на трупах врага, на преступниках в тюрьме, а порой и на ни в чем не повинных живых бродягах и нищих крестьянах — обычай, узаконенный в печально известном эдикте Хидэёси о «праве на пробу меча» (тамэсигири). К пятнадцати годам, когда подросток проходил обряд инициации и, выбрив лоб, получал два самурайских меча, он уже был вполне подготовлен к карьере воина.
Учитывая подобную подготовку, самураи сравнительно легко переносили физические и моральные тяготы, которые поджидали их на начальном этапе обучения в школах бу-дзюцу. А тяготы были немалые. Мееяцами длились скучные, однообразные упражнения. Постановка базовой техники новой школы даже у опытных самураев зачастую отнимала годы. Обучение по ускоренной Программе не практиковалось вообще, ибо принято было считать, что каждый поступивший в данную школу (нюмонся) должен вжиться в новую систему, полностью перестроив свой организм.
Дважды в год, в зимние холода и в разгар летней жары, по восемь-десять дней проводились усиленные занятия — «сборы», так называемые зимние учения (кан-кэйко) и летние учения (сётю-кэйко). В эти периоды тренировки продолжались почти круглосуточно, чередуясь с часами сидячей медитации — практика, пришедшая из дзэнских монастырей. Зимой — в снегу босиком и без теплой одежды, летом — на солнцепеке, в духоте, под дождем. Так проходили «сборы», и точно так же проходят они во многих школах поныне.
Преподавание с точки зрения технических деталей было полностью подчинено канону, который не менялся в течение веков. Малейшая попытка исправить или дополнить мастера рассматривалась как вопиющее нарушение этикета.
Здесь не лишне отметить, что само слово «учиться» (манабу) в японском языке происходит от глагола манэ-бу, что означает «подражать», «копировать». Таким образом, ученик должен был прежде всего тщательно копировать действия учителя. Далее, слово «тренировка» применительно к воинским искусствам обозначается понятием «закрепление и повторение старого» (кэйко), где под «старым» подразумеваются прежде всего заветы старых мастеров.
Можно утверждать почти наверняка, что школы бу-дзюцу, дожившие до наших дней, абсолютно идентичны если не по укладу, то по методике обучения своим далеким предкам времен феодализма.
Методика преподавания в школах бу-дзюцу была весьма сходна с китайской. Первый этап — постановка базовой техники (кихон), закладка основ правильных движений: ударов, блоков стоек, переходов, маневрирования. Второй этап — разучивание комбинаций (рэндзо-ку-вадза) из нескольких элементарных приемов с завершающим ударом или броском (иппон-вадза и самбу н-вад-за). Далее шло разучивание сложных комплексов формальных упражнений с включением многочисленных приемов (ката), имеющих также и прикладное значение. На этой стадии предполагался активный духовный рост, способствовавший достижению совершенства.
Овладевший всем техническим арсеналом школы проходил посвящение в тайные традиции (мицудэн), если заслуживал того, по мнению наставника. Далее перед ним открывались бескрайние просторы свободного варьирования сочетаний приемов и оттачивания мастерства.
В процессе обучения ученик должен был всесторонне подтвердить свои бойцовские и человеческие качества, достойно зарекомендовав себя перед учителем и старшими собратьями. Соответствующий пояс (хотя система поясов появилась сравнительно недавно), а также дан (степень зрелого мастерства) присуждались либо самим наставником, либо общим собранием старших учеников под председательством наставника. Каждое звание подтверждалось удостоверением вплоть до заключительного сертификата мастера высшего класса (мэнкё).
Обратимся к популярному жизнеописанию знаменитого фехтовальщика XVI в. Цукахара Бокудэн. У мастера было три сына, которые с детства обучались владению мечом. Пришло время — и отец решил проверить, на что способны его наследники. На шнурке занавески, прикрывавшей вход в комнату, он поместил подушечку, которая должна была упасть при легком колебании ткани. Затем отец приказал сыновьям явиться к нему в порядке старшинства. Подойдя к двери, старший сын по провисанию шнурка, конфигурации складок и прочим малозаметным признакам догадался, что над входом — какой-то посторонний предмет. Протянув руку, он осторожно снял подушку, раздвинул складки занавески и вошел. Средний сын сюрприза не заметил, но когда подушка сорвалась со шнурка, успел поймать ее в полете. Младший сын рывком откинул занавеску, и подушка шлепнулась ему на затылок — но прежде, чем она успела коснуться земли, бравый самурай рассек ее надвое мечом. «Ты, сын мой,— сказал Бокудэн старшему,— готов к тому, чтобы стать на Путь меча. Ты,— сказал он среднему,— должен еще немало потренироваться, а ты, мой младший сын,— позор для нашего рода!»

Среди самураев, не связанных ежедневной службой, популярно было паломничество из школы в школу (муся сюгё) с целью накопления опыта и расширения диапазона бу-дзюцу. Иногда такого рода рыцарские странствия носили агрессивный характер. В жажде утвердить славу непобедимого фехтовальщика самурай, подобно своим европейским коллегам-рыцарям, вызывал на поединок всякого, кто подворачивался под руку. Поскольку основной заповедью в большинстве рю было убийство наповалс первого удара (хиссацу), побежденному редко приходилось жаловаться на пристрастность судьи или нарушение правил. Если повод для поединка был достаточно важным, противнику посылался официальный письменный вызов с подробным и весьма напыщенным изложением мотивов. Таким же образом решались и споры между конкурирующими школами. Решительное поражение или смерть главы одной рю чаще всего приводили к возвышению другой.

Женщины из самурайских семей упражняются в искусстве фехтования

Овладение секретами воинских искусств для самурая было равносильно бесконечному Пути, духовному и нравственному самосовершенствованию во имя наилучшего исполнения долга:
«Тренировке человека нет конца. Бывает, что вы вдруг начинаете чувствовать себя достигшим полного совершенства и перестаете заниматься тем, чем занимались до сих пор. Между тем, кто хочет быть совершенным, тот всегда должен помнить, что он еще очень далек от этого. Только не довольствующиеся уже достигнутым и постоянно стремящиеся к высшим достижениям будут почитаться потомством за лучших людей»,— убеждает «Сокрытое в листве».
Так же как истинный художник считает, что лучшая его картина еще не написана, истинный воин должен считать, что подлинные секреты мастерства ему еще недоступны, как и горние высоты духа. Хотя буддийские стадии самосовершенствования и не имеют прямых аналогов в воинских искусствах, идея «восхождения» в обоих случаях вполне очевидна. Это восхождение осуществляется по стадиям, которые как бы соответствуют виткам спирали в классической диаграмме, изображающей развитие Вселенной. Спираль, уходящая в беспредельность. Только духовное прозрение, слияние с Пустотой, с Абсолютом и ощущение внутренней гармонии могут сделать человека настоящим Мастером воинских искусств или Мастером чайной церемонии, икэбаны, живописи, поэзии…
Священное писание самурая, «Сокрытое в листве», гласит: «Следует ценить „золотую середину», но когда речь идет о воинских искусствах, даже в ежедневных тренировках .самурай должен неизменно чувствовать, что его мастерство превосходит мастерство соратников… Самурай, чья конечная цель заключается в победе на поле брани, в одолении доблестного противника, является истинным воплощением самурайской чести и мужества, неукротимым и рьяным».
Наибольшее внимание в среде буси уделялось важнейшим разновидностям оружия — мечу, копью, алебарде, луку. Борьба без оружия всегда имела второстепенный характер и практиковалась только как вспомогательное средство «на черный день», так как самурай всегда носил при себе небольшой арсенал и не расставался с ним даже ночью. Однако в любом виде рукопашного боя требовался психофизический тренинг кэмпо.
Чаще всего в школах бу-дзюцу преподавали технику владения одним-двумя из основных видов оружия на базе классического кэмпо. Школа бу-дзюцу давала относительно узкую специализацию, но, кроме того, самураю полагалось знать и зачатки других важнейших дзюцу (каноническое их число составляло восемнадцать), чтобы столкновение с мастером другой школы не было для воина роковым сюрпризом. Квалифицированный буси являлся в известном смысле универсалом и мог со своим мечом, копьем или палицей, а иногда и просто голыми руками успешно обороняться против многих противников.
Даже женщины в самурайских домах обучались владению алебардой (нагината), а иногда также мечом и кинжалом, чтобы уметь в случае необходимости постоять за себя, а главное — чтобы проникнуться духом воинских искусств, понять устремления отцов, мужей, братьев и быть им верной опорой в жизни.

 

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *